Даниил Андреев

Святые камни

Глава первая поэтического ансамбля «Русские боги»


I. «Приувязав мое младенчество...»
II. У стен Кремля. Триптих
      1. «Ранняя юность. Пятнадцать лет...»
      2. «Был час, годами и пространствами...»
      3. «Великих дедов возблагодарим...»
III. Василий Блаженный
IV. В Третьяковской галерее
V. Художественному театру
VI. Библиотека
VII. Обсерватория. Туманность Андромеды
VIII. Концертный зал
IX. Каменный старец. Триптих
      1. «Когда ковчегом старинной веры...»
      2. «Ты изъяснил мне движение твари...»
      3. «И образы живого золота...»
X. У памятника Пушкину
XI. Большой театр. Сказание о невидимом Граде Китеже
XII. Стансы



    I

Приувязав мое младенчество
К церквам, трезвонившим навзрыд,
Тогда был Кремль, ковчег отечества,
Для всех знаком и всем открыт.

Но степенились ножки прыткие,
Когда, забыв и плач и смех,
Вступал в ворота Боровицкие
Я с няней, седенькой как снег!

Мы шли с игрушками и с тачкою,
И там я чинно, не шаля,
Копал песок, ладоши пачкая
Землею отчего Кремля.

А выше, над зеленой кручею,
Над всей кремлевскою горой
Десницу простирал могучую
Бесстрастный Александр Второй.

И я, вдоль круч скользя и падая,
Взбирался в галерею ту,
Что вкруг него сквозной аркадою
Вела в туман и в высоту.

Там лепотой и славой древними
Весь свод мерцал, как дивный плат,
Казалось, вытканный царевнами
В дрожащем отблеске лампад.

В овалах, кринами увенчанных,
Светился ликов мощный сонм -
Князья, в коронах строгих женщины,
Кольчуги, мех, булат, виссон.

То рыжие, как башни города.
То вьюг рождественских белей,
Широкие ложились бороды
На пышность барм и соболей;

Суровых рук персты землистые
То стискивали сталь меча,
То жар души смиряли истово
Знаменьем крестным у плеча.

В чертах, тяжелых и торжественных,
В осанках, мощных как дубы,
Читалась близость тайн Божественных,
Размах деяний и судьбы;

Как будто отзвук отстоявшийся
Народных битв, и гроз. и бед,
Шептал душе, едва рождавшейся,
Беспрекословный свой завет...

Я трепетал, я принимал его,
Когда внезапно, как обвал,
С немых высот "Петрока Малого"
Гул колокольный запевал:

Кремлевский воздух дрожью бронзовой
Гудел вверху, кругом, во мне,
И даль, что раньше мнилась розовой.
Вдруг разверзалась - вся в огне.

1950



    II. У СТЕН КРЕМЛЯ. Триптих

                      В час утра, тихий и хрустальный
                      У стен Московского Кремля...

        1

Ранняя юность. Пятнадцать лет.
Лето московское; тишь... прохлада.
В душу струится старинный свет
Первопрестольного града.

Скверы у Храма Спасителя... Даль...
И издалека - серебряной речью
Мерно несет родную печаль
Кованый благовест Замоскворечья.

По переулочкам узким брожу:
Там разноцветно пестрят пятиглавия,
Там, у высоких амвонов, слежу
Теплящиеся огни православия.

В смутных мечтах о добре и зле,
Долго внимаю рассеянным сердцем
Древней, полупонятной хвале
Великомученикам и страстотерпцам.

И, упований ни с кем не деля,
Вижу: над гребнем зеленого ската
Тихо слетают с зубцов Кремля
Лебеди розовые заката.

Бархатен, мягок уличный шум...
В старых притворах - ладан, стихиры.
Это впивает крепнущий ум
Вечную правду о Солнце мира;

Это - душа, на восходе лет,
Еще целокупная, как природа,
Шепчет непримиримое "нет"
Богоотступничеству народа.


        2

Был час, годами и пространствами
Слегка лишь в памяти замгленный:
Как ветр безумья раскаленный,
В сознанье вжег он знойный след...
По городу бесцельно странствуя,
В виду Кремля, под гул трамвайный,
Облокотился я случайно
На старый мшистый парапет.

Час предвечерья, светло-розовый,
Бесшумно залил мостовые,
Где через камни вековые
Тянулась свежая трава,
И сквозь игру листвы березовой
Глядел в глаза мне город мирный,
Быть может, для судьбы всемирной
Назначенный... Москва, Москва!

Нет, не Москва, но Кремль. Он иглами,
Крестами, башнями, шатрами
Плыл над рекой. На каждом храме
Цвела закатная парча, -
Он спал, прекрасный и незыблемый,
Земной двойник Кремля другого,
Людьми повторенный сурово
Из бута, меди, кирпича.

Доступный долгими веками нам,
Теперь, от рвов до колоколен,
Он был недугом скрытым болен
Весь, до последнего жилья,
И в неприступном лоне каменном
Свершалась тяжкая работа,
Как если б там гнездился кто-то,
Лукавый замысел тая.

Но - что это?.. Ведь я бесчисленно
Все эти камни видел с детства;
Я принял в душу их наследство -
Всю летопись их темных плит...
...Час духа пробил: с дрожью мысленной
Я ощутил, как вихорь новый,
Могучий, радостный, суровый,
Меня, подхватывая, мчит.

И все слилось: кочевья бранные
Под мощным богатырским небом,
Таежных троп лихая небыль
И воровской огонь костра,
В тиши скитов лампады ранние,
И казнь, и торг в столице шумной,
И гусли пиршеств, и чугунный
Жезл Иоанна и Петра.

Я слышал, как цветут поверия
Под сводом теремов дремучих
И как поет в крылатых тучах
Серебролитный звон церквей,
Как из-под грузных плит империи
Дух воли свищет пламенами
И развевает их над нами
Злой азиатский суховей.

В единстве страшном и блистающем,
Как кубки с кровью золотые,
Гремящие века России
Предстали взору моему
Под солнцем, яростно взлетающим
Над этим страстным, крестным пиром,
Над тысячеобразным миром,
Чей нижний ярус тонет в тьму.

Казалось - огненного гения
Лучистый меч пронзил сознанье,
И смысл народного избранья
Предощутился, креп, не гас,
Как если б струи откровения
Мне властно душу оросили,
Быть может, Ангелом России
Ниспосланные в этот час.


        3

Великих дедов возблагодарим,
Помянем миром души славных зодчих:
Они вложили в свой Последний Рим
Всю чистоту и свет преданий отчих.
Но мы ли свет грядущий предварим?
Он загорится в новых средоточьях,
И станет тусклым в радуге его
Вот это каменное естество.

Всепонимающ, ласков, ясен, мирен,
Блаженный город вознесется тут
Без крепостей, застенков и кумирен,
И новым цветом камни прорастут.
И Алконост, и Гамаюн, и Сирин -
Все духи рая дивно запоют,
И сквозь реченья новой литургии
Услышит каждый хоры их благие.

Кто смеет лгать, что Кремль наш завершен
Зубцами башен, сырью глыб острожных?
Здесь каждый купол - золотой бутон
Цветов немыслимых и невозможных.
Здесь тайный луч от древности зажжен -
Теперь, как меч, он дремлет в тяжких ножнах,
Еще сердец ничьих не озаря:
Он часа ждет - он ждет богатыря.

Сновидец! Кремль! О, нет: не в шумном бое,
Не в шквалах войн и всенародных смут
Последний смысл, загаданный тобою,
И твой далекий, милосердный суд.
Я вижу - там, за дымкой вековою -
Как озаренный изнутри сосуд,
Насквозь просвеченный духовной славой,
Святынь грядущих пояс златоглавый.

Не может разум в плотные слова
Завеществить твой замысел всемирный,
Но кровь поет, кружится голова,
Когда чуть слышный голос твой стихирный
Из недр безмолвия едва-едва
Течет к душе благоговейно-мирной.
Твой крест тяжел, святая мысль горька -
Чем озаришь грядущие века?

Улыбкой камня, скорбною и вещей,
В урочный час ты отвечаешь мне,
Когда от битв весь прах земной трепещет
И дух народа мечется в огне.
Взор Ангела над тихим камнем блещет,
Небесный Кремль ты видишь в чутком сне...
Кого ты обнял на восходе жизни -
Не усомнится в Боге и в отчизне.

1941-1950


    III. ВАСИЛИЙ БЛАЖЕННЫЙ

                  Во имя зодчих - Бармы и Постника

На заре защебетали ли
По лужайкам росным птицы?
Засмеявшись ли, причалили
К солнцу алых туч стада?..
Есть улыбка в этом зодчестве,
В этой пестрой небылице,
В этом каменном пророчестве
О прозрачно-детском "да".

То ль - игра в цветущей заводи?
То ль - веселая икона?..
От канонов жестких Запада
Созерцанье отреши:
Этому цветку - отечество
Только в кущах небосклона,
Ибо он - само младенчество
Богоизбранной души.

Испещренный, разукрашенный,
Каждый столп - как вайи древа;
И превыше пиков башенных
Рдеют, плавают, цветут
Девять кринов, девять маковок,
Будто девять нот напева,
Будто город чудных раковин,
Великановых причуд.

И, как отблеск вечно юного,
Золотого утра мира,
Видишь крылья Гамаюновы,
Чуешь трель свирели, - чью?
Слышишь пенье Алконостово
И смеющиеся клиры
В рощах праведного острова,
У Отца светил, в раю.

А внутри, где радость начисто
Блекнет в сумраке притворов,
Где от медленных акафистов
И псалмов не отойти -
Вся печаль, вся горечь ладана,
Покаяний, схим, затворов,
Словно зодчими угадана
Тьма народного пути;

Будто, чуя слухом гения
Дальний гул веков грядущих,
Гром великого падения
И попранье всех святынь,
Дух постиг, что возвращение
В эти ангельские кущи -
Лишь в пустынях искупления,
В катакомбах мук. Аминь.

1950



    IV. В ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

Смолкли войны. Смирились чувства.
Смерч восстаний и гнева сник.
И встает в небесах искусства
Чистой радугой - их двойник.

Киев, Суздаль, Орда Батыя -
Все громады былых веков,
В грани образов отлитые,
Обретают последний кров.

От наносов, от праха буден
Мастерством освобождены,
Они - вечны, и правосуден
В них сказавшийся дух страны.

Вижу царственные закаты
И бурьян на простой меже,
Грубость рубищ и блеск булата,
Русь в молитвах и в мятеже;

Разверзаясь слепящей ширью,
Льется Волга и плещет Дон,
И гудит над глухой Сибирью
Звон церквей - и кандальный звон.

И взирают в лицо мне лики
Полководцев, творцов, вождей,
Так правдивы и так велики,
Как лишь в ясном кругу идей.

То - не оттиски жизни сняты.
То - ее глубочайший клад;
Благостынею духа святы
Стены этих простых палат.

Прав ли древний Закон, не прав ли,
Но властительней, чем Закон,
Тайновидческий путь, что явлен
На левкасах седых икон:

В шифрах скошенной перспективы
Брезжит опыт высоких душ,
Созерцавших иные нивы -
Даль нездешних морей и суш.

Будто льется в просветы окон
Вечный, властный, крылатый зов...
Будто мчишься, летишь конь-о-конь
Вдаль, с посланцем иных миров.

1950



    V. ХУДОЖЕСТВЕННОМУ ТЕАТРУ

Порой мне казалось, что свят и нетленен
Лирической чайкой украшенный зал,
Где Образотворец для трех поколений
Вершину согласных искусств указал.

Летящие смены безжалостных сроков
Мелькнули, как радуга спиц в колесе,
И что мне до споров, до праздных упреков,
Что видел не так я, как видели все?

В губернскую крепь, в пошехонскую дикость
Отсюда струился уют очагов,
Когда единил всепрощающий Диккенс
У пламени пунша друзей и врагов.

То полу-улыбкою, то полу-смехом,
То грустью, прозрачной, как лед на стекле,
Здесь некогда в сумерках ласковый Чехов
Томился о вечно цветущей земле.

Казалось, парит над паденьем и бунтом
В высоком катарсисе поднятый зал,
Когда над растратившим душу Пер Гюнтом
Хрустальный напев колыбельной звучал.

Сквозь брызги ночных, леденящих и резких
Дождей Петербурга, в туманы и в таль
Смятенным очам разверзал Достоевский
Пьянящую глубь - и горящую даль.

Предчувствием пропасти души овеяв,
С кромешною явью мешая свой бред,
Здесь мертвенно-белым гротеском Андреев
На бархате черном чертил свое "нет".

Отсюда, еще не умея молиться,
Но чая уже глубочайшую суть,
За Белою Чайкой, за Синею Птицей
Мы все уходили в излучистый путь.

И если театр обесчещен, как все мы,
Отдав первородство за мертвый почет,
Он был - и такой полнозвучной поэмы
Столетье, быть может, уже не прочтет.

1950



    VI. БИБЛИОТЕКА

         Я любил вечерами
      Слушать с хоров ажурных
   Исполинского зала
В молчаливое дворце
         Тихий свет абажуров,
      Россыпь мягких опалов, -
   И, как в сумрачной раме,
Блик на каждом лице.

         Это думы гигантов
      Моей гордой планеты
   Тихо-тихо текли там
В разум токами сил;
         Этим светом, разлитым
      По немым фолиантам,
   Я, как лучшим заветом,
Как мечтой, дорожил.

         И я видел, как жаждой
      Мирового познанья
   Поднимается каждый
Предназначенной всем
         Крутизною - по цифрам
      И отточенным граням,
   По разгаданным шифрам
Строгих философем.

         А вверху, за порогом
      Многоярусной башни,
   Дремлют свято и строго
Странной жизнью своей
         В стеллажах застекленных,
      Точно в бороздах пашни,
   Спящих образов зерна
И кристаллы идей.

         Неподсудны тиранам,
      Неподвластны лемурам,
   Они страннику станут
Цепью огненных вех;
         Это - вечно творимый
      Космос метакультуры,
   Духовидцами зримый,
Но объемлющий всех;

         Это - сущий над нами
      Выше стран и отечеств,
   Ярко-белый, как пламя,
Ледяной, как зима,
         Обнимающий купно
      Смену всех человечеств,
   Мерно дышащий купол
Мирового Ума.

         И душа замирает
      От предчувствий полета
   У последнего края,
Где лишь небо вдали,
         Как от солнечных бликов
      В разреженных высотах
   На сверкающих пиках
Эверестов земли.

1950



    VII. ОБСЕРВАТОРИЯ. ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ

Перед взором Стожар -
    бестелесным, безгневным, безбурным -
Даже смертный конец
    не осудишь и не укоришь...
Фомальгаутом дрожа,
    золотясь желтоватым Сатурном,
Ночь горящий венец
    вознесла над уступами крыш.

Время - звучный гигант,
    нисходящий с вершин Зодиака, -
В строй сосчитанных квант
    преломляется кварцем часов,
Чтобы дробно, как пульс,
    лампы Круглого Зала из мрака
Наплывали на пульт
    чередой световых островов.

С мягким шорохом свод
    и рефрактор плывут на шарнирах,
Неотступно следя
    в глухо-черных пространствах звезду:
Будто слышится ход
    струнным звоном звучащего мира,
Будто мерно гудят
    колесницы по черному льду.

Это - рокот орбит,
    что скользят, тишины не затронув;
Это - гул цефеид,
    меж созвездий летящих в карьер;
То - на дне вещества
    несмолкающий свист электронов,
Невместимый в слова,
    но вмещаемый в строгий промер.

И навстречу встает,
    как виденье в магическом круге,
Воплощенный полет -
    ослепительнейшая мечта -
Золотая спираль
    за кольцом галактической вьюги,
Будто райская даль -
    белым заревом вся залита.

Будто стал веществом -
    белым сердцем в ее средоточье -
Лицезримым Добром -
    сам творящий материю Свет;
Будто сорван покров,
    и, немея, ты видишь воочью
Созиданье миров,
    и созвездий, и солнц, и планет.

Вот он, явный трансмиф,
    глубочайшая правда творенья!
Совершенный зенит,
    довременных глубин синева!..
И, дыханье стеснив,
    дрожь безмолвного благоговенья
Жар души холодит
    у отверзтых ворот Божества.

1950



    VIII. КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ

                   С.М.

Вступаю в духовные волны,
Под свод музыкальной вселенной,
Причастник ее вечерам,
Где смолкшими звуками полны
И воздух, и купол, и стены,
Как хорами стихшими - храм.

Не скрытые маскою черной,
Мерцают глубины роялей
Таинственным золотом дек -
Пучиною нерукотворной,
Кипеньем магических далей,
Творящих на миг - и навек.

Люблю эти беглые блики
На струнах и лаке, а справа -
Сверканье серебряных жерл,
Когда океан многоликий
Замкнуть берегами октавы
Готов демиург - дирижер.

Люблю этот трепет крылатый
Пред будущей бурей аккордов
Вокруг, надо мной и во мне,
И этот, закованный в латы
Готических образов, гордый
И тихий орган в глубине.

Он блещет светло и сурово,
И труб его стройные знаки
Подобны воздетым мечам
Для рыцарской клятвы у Гроба, -
Подобны горящим во мраке
Высоким алтарным свечам.

А выше, в воздушных провалах,
Над сумраком дольним партера,
Над сонмами бронзовых бра,
Блистают в холодных овалах
Юнцы Мировой Сальватэрры -
Алмазной вершины Добра.

На дальних эфирных уступах
Отрогов ее запредельных
Есть мир гармонических сфер,
Для нас составляющих купол
Свободных, бесстрастных, бесцельных
Прозрений, наитий и вер.

И слушают молча колоссы
В своих вознесенных овалах
Сквозь отзвуки жизни былой -
Что здесь, на земле стоголосой,
Еще никогда не звучало:
Эдем, - совершенство, - покой.

1950


    IX. КАМЕННЫЙ СТАРЕЦ. Триптих

          ...И пламя твое узнаю. Солнце Мира!
                                        Фет

        1

Когда ковчегом старинной веры
Сиял над столицею Храм Христа,
Весна у стен его, в тихих скверах,
Была мечтательна и чиста.

Привычкой радостною влекомый,
Обычай отроческий храня,
К узорным клумбам, скамье знакомой
Я приходил на исходе дня.

В кустах жасмина звенели птицы,
Чертя полет к золотым крестам,
И жизни следующую страницу
Я перелистывал тихо там.

Я полюбил этот час крылатый,
Открытый солнечному стиху,
И мудрость тихую белых статуй
Над гордым цоколем, наверху.

Меж горельефов, едва заметен,
Затерян в блещущей вышине,
Один святитель, блажен и светел,
Стал дорог, мил и понятен мне.

На беломраморных закомарах,
С простым движеньем воздетых рук,
Он бдил над волнами улиц старых,
Как покровитель, как тайный друг.

Мой белый старец! наставник добрый!
Я и на смертной своей заре
Не позабуду твой мирный образ
И руки, поднятые горе'.


        2

Ты изъяснил мне движение твари,
Их рук, их крыльев, из рода в роды, -
Молитву мира о вышнем даре,
Объединившую
            все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,
В садах Японии, в Тибете хмуром,
Перед Мадонной
              и перед Кибелой,
На берегах Ганга,
                 на площадях Ура,
Под солнцем инков,
                  луной Астарты,
Пред всеми богами,
                  всеми кумирами
Священник бдил в синеве алтарной
И руки к тебе воздевал,
                       Свет Мира!

Господством меняются суша и море,
Отходят троны к рабам и слугам;
По городам, блиставшим как зори,
Влачится пахарь с суровым плугом,
Державы рушатся, меркнут боги,
Но в новых храмах, над новым клиром
Вновь воздевает с мирской дороги
Священник руки
              к высотам мира.

И Ты нисходишь к сердцам воздетым
Все ярче, ярче из рода в роды,
И с каждой верой - все чище свет Твой,
И все прозрачней хрусталь Природы.

Навстречу, лестницей самосозданья,
Мы поднимаемся сквозь грех и горе,
Чтоб в расширяющееся окно сознанья
Вторгались зори и снова зори!

В непредставимых обрядах руки
К Тебе воздевши с другим потиром,
Увидят внуки, увидят внуки
Восход Твой новый, о, Солнце Мира!


        3

И образы живого золота
В мой дух и жизнь вторгаться стали,
Как в равелин из мертвой стали
Дыханье вишенья в цвету,
И ясно, радостно и молодо
Смеясь, бродил я по столице,
Ловя живые вереницы
Непетых песен налету.

Казалось, дальний век накладывал
На этот город знак избранья,
И не страшило догоранье
Усталых вер былого дня,
Когда невольно я угадывал
На этих пасмурных урочьях
Сады грядущих дней, воочью
Уже коснувшихся меня.

Народу, в улицах снующему,
Невидима, неощутима,
Вставала тень - прозрачней дыма -
Гигантских врат - и ступеней -
И золотистый блеск Грядущего
Мерцал над куполами храма -
Ликующая орифламма
Прекрасных и всемирных дней.

О да, я знал: над скорбной родиной
Еще не раз промчится буря,
И белый старец в амбразуре
Обломком камня рухнет в прах...
Заветы прежней правды - проданы,
И мы все ближе к страшным срокам,
Когда клокочущим потоком
Зло забушует в ста мирах.

Но неизбежно, как железная
Закономерность зим и лета,
Мы затоскуем... Сном одетый,
Еще не явлен новый миф,
И только ты один, над бездною
Воздев молитвенные руки,
Готов принять святые муки,
Народ наш смертью искупив.

1933



    X. У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ

Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый,
Как самого себя он смог преобороть?
Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив,
Как слил в гармонию России дух и плоть?

Железная вражда непримиримых станов,
Несогласимых правд, бушующих идей,
Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,
Таких, как этот царь, дитя и чародей.

Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,
Он молча слушает хвалебный гимн веков,
В чьем рокоте слились с имперским славословьем
Молитвы мистиков и марш большевиков.

Он видит с высоты восторженные слезы,
Он слышит теплый ток ликующей любви...
Учитель красоты! наперсник Вечной Розы!
Благослови! раскрой! подаждь! усынови!

И кажется: согрет народными руками,
Теплом несчетных уст гранитный пьедестал, -
Наш символ, наш завет, Москвы священный камень,
Любви и творчества магический кристалл.

1950



    XI. БОЛЬШОЙ ТЕАТР. СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ

Темнеют пурпурные ложи:
Плафоны с парящими музами
Возносятся выше и строже
На волнах мерцающей музыки.
И, думам столетий ответствуя,
Звучит отдаленно и глухо
Мистерия смертного бедствия
Над Градом народного духа.

Украшен каменьем узорным,
Весь в облаке вешнего вишенья, -
Всем алчущим, ищущим, скорбным
Пристанище благоутишное!..
Враг близок: от конского ржания
По рвам, луговинам, курганам,
Сам воздух - в горячем дрожании,
Сам месяц - кривым ятаганом.

Да будет верховная Воля!
Князья, ополченье, приверженцы
Падут до единого в поле
На кручах угрюмого Керженца.
Падут, лишь геройством увенчаны,
В Законе греха и расплаты...
Но город! но дети! но женщины!
Художество, церкви, палаты!

О, рабство великого плена!
О, дивных святынь поругание?..
И Китеж склоняет колена
В одном всенародном рыдании.
Не синим он курится ладаном -
Клубами пожаров и дымов...
- Спаси, о благая Ограда нам,
Честнейшая всех херувимов!

Как лестница к выси небесной,
Как зарево родины плачущей,
Качается столп нетелесный,
Над гибнущей Русью маячущий.
- О, Матере Звездовенчанная!
Прибежище в мире суровом!
Одень нас одеждой туманною,
Укрой нас пречистым покровом!

И, мерно сходясь над народом,
Как тени от крыльев спасающих,
Скрывают бесплотные воды
Молящих, скорбящих, рыдающих.
И к полчищам вражьим доносится
Лишь звон погруженного града,
Хранимого, как дароносица,
Лелеемого, как лампада.

И меркнет, стихая, мерцая,
Немыслимой правды преддверие -
О таинствах Русского края
Пророчество, служба, мистерия.
Град цел! Мы поем, мы творим его,
И только врагу нет прохода
К сиянию Града незримого,
К заветной святыне народа.

1950



    XII. СТАНСЫ

Над каждым городом-колоссом
Миры клубятся бурной мглой:
Числа нет хорам стоголосым
И токам жизни - слой сквозь слой.

Не ночью, в смене грез безумной,
Не в рваных снах, не во хмелю,
Но в полдень ясный, трезвый, шумный
Их хаос плещущий ловлю.

Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,
Сквозь сонмы тех, кто был людьми,
Глаза чудовищных созданий
Сторожким взором восприми.

Осмелься!.. Уж старинный демон
Воочью виден сквозь прорыв:
Надвинул конус тьмы, как шлем он,
Лицо бушующее скрыв.

Он опьянен нездешней властью
И жаждой, режущей как нож, -
Такою мукой, гневом, страстью,
Что взор ты с гневом отвернешь.

На битву с ним спешат другие:
Их взлет разящ и величав,
Смысл их деяний - литургия
Нам непонятных сил и прав.

Венцом касаясь небосвода,
Едва очерчен впереди
Великий дух - творец народа
С чертогом солнечным в груди.

Паря вне мира числ и меры,
Слои вселенных озарив,
Луч Мировая Сальватэрра
Вжигает в нас, как новый миф.

И где невластен даже гений
В часы пророческого сна,
Теряется в смерчах видений
Взор, не сумев коснуться дна.

1949

ПРИМЕЧАНИЯ

    I. "Привязав мое младенчество..."

    Виссон - дорогая  белая  или  пурпурная  материя,  употреблявшаяся  в
Египте, Греции, Риме и др.
    Бармы - оплечья, ожерелье на торжественной одежде государей и  высших
духовных сановников со священными изображениями на них.
    "Петрок Малый" - звонница в Кремле, названная по имени ее строителя.


    II. У стен Кремля.

    Эпиграф из стихотворения А.А. Блока (1880-1921) "Все это было,  было,
было..." (1909).

    1. "Ранняя юность. Пятнадцать лет..."

    Храм Спасителя - Храм Христа Спасителя; построен в  1837-1883  гг.  в
память Отечественной войны 1812 г.; 5 декабря 1931 г. храм был взорван.
    Амвон - полукруглое возвышение в церкви перед иконостасом.
    Притвор - предхрамие, пристройка,  крытая  площадка  перед  входом  в
церковь; малый храм.
    Стихиры  -  церковные  песни,  составленные  в  честь  праздника  или
святого.

    3. Кремль

    Последний Рим... - в послании монаха XVI в.  Филофея  великому  князю
Московскому Василию III говорилось, что  Рим  пал,  Константинополь  пал;
Москва - Третий Рим, а Четвертому не бывать.
    И Алконост,  и  Гамаюн,  и  Сирин...  -  сказочные  райские  птицы  с
человеческими лицами.
    Литургия  -  "общее  дело",  богослужение,  за  которым   совершается
таинство причащения Святых Даров.

    III. Василий Блаженный

    Храм Покрова "на рву" (Красная площадь), построенный в 1555-1560  гг.
зодчими Бармой и Постником по указанию  Ивана  Грозного  в  ознаменование
победы над Казанским ханством.
    Вайя - ветвь.
    Крин - лилия.
    Клир - собрание священно- и церковнослужителей, церковный причт.
    Акафист - "неседальное  чтение",  особая  краткая  церковная  служба,
прославляющая Христа, Богородицу или святых.
    Схима - монашеский чин,  требующий  выполнения  суровых  аскетических
правил.

    V. Художественному театру

    Когда единил всепрощающий  Диккенс...  -  имеется  в  виду  спектакль
"Сверчок на печи" по рассказу Ч. Диккенса (1812-1870).
    Пер Гюнт - герой одноименной пьесы Г. Ибсена (1828-1906).
    ...Смятенным очам разверзал Достоевский... - имеется в виду спектакль
по роману Ф. М. Достоевского (1821-1881) "Бесы".
    ...Мертвенно-белым гротеском Андреев... - декорации художника  В.  Е.
Егорова (1878-1960) к постановке пьесы Л.Н.  Андреева  (18711919)  "Жизнь
человека" были  созданы  в  условной  манере:  белые  контуры  на  черном
бархате.
    Синяя птица - образ недосягаемою  счастья  из  одноименной  пьесы  М.
Метерлинка (1862-1949).

    VI. Библиотека

    Лемуры - в римской  мифологии  вредоносные  призраки,  тени  мертвых,
которые преследуют людей.
    Метакультура - см. РМ.

    VII. Обсерватория. Туманность Андромеды.

    В "Розе Мира" Д. Андреев  писал:  "Тот  же,  кто  будет  созерцать  в
рефлектор великую туманность Андромеды, увидит воочию  другую  галактику,
не знавшую демонических вторжений никогда. Это мир,  с  начала  до  конца
восходящий по ступеням возрастающих блаженств."
    По воспоминаниям поэта В.  М.  Василенко,  в  юности  Даниил  Андреев
серьезно интересовался астрономией.

    Фомальгаут - наиболее яркая звезда созвездия Южной Рыбы.
    Рефрактор -  телескоп,  в  котором  изображение  получается  в  итоге
преломления света в объективе, состоящем из одной или нескольких линз.
    Цефеиды - звезды с периодичными колебаниями блеска.
    Трансмиф - см РМ.

    VIII. Концертный зал

    Стихотворение посвящено художнику С.Н. Ивашеву-Мусатову (1900-1992).
    Демиург - здесь: творец
    ...клятвы у Гроба - имеется в виду Гроб  Господень  в  Палестине,  об
освобождении которого из рук иноверцев давали клятву рыцари-крестоносцы.
    Мировая Сальватэрра - в РМ  условное  обозначение  вершины  и  сердца
Шаданакара - три наивысшие  сферы,  объемлющие  весь  планетарный  космос
Земли.

    IX. Каменный старец.

    Эпиграф из стихотворения А.  А.  Фета  (1820-1892)  "Измучен  жизнью,
коварством надежды..." (1864?).

    1. "Когда ковчегом старинной веры..."

    Закомара  -  в  русской  архитектуре   полукруглое   или   килевидное
завершение  участка  стены,  закрывающее  прилегающий  к  ней  внутренний
цилиндрический свод и повторяющее его очертания.

    2. "Ты изъяснил мне движенье твари..."

    Кибела - в греческой  мифологии  фригийского  происхождения;  великая
мать богов.
    Ур - древнейший город-государство (4-е-начало 2-го тыс. до н.  э.)  в
междуречье Тигра и Евфрата.
    Астарта - в западносемитской мифологии  богиня  любви  и  плодородия,
богиня-воительница.
    Потир - чаша для Святых Даров.

    3. "И образы живого золота..."

    Урочье -
    Орифламма (фр.) - золотое пламя; в  средние  века  знамя  французских
королей.

    XI. Большой театр.Сказание о невидимом граде Китеже

    Опера Н.А. Римского-Корсакова (1844-1908) "Сказание о невидимом граде
Китеже и деве Февронии" была поставлена на сцене Большого Театра  в  1907
г.
    Керженец - река, на берегу которой стоял Китеж.

Следующая   Предыдущая   Оглавление   Главная страница